Исполнитель желаний [СИ] - Анастасия Баталова

— Иди уже к ней, я целый день сегодня её нянчил. Устал… Она задергала меня всего, замучила… — жалующимся тоном сказал Эдвин.

— Прошу тебя, всего минутку, я попрощаюсь с депутатом только, вежливыми же надо быть, милый, ты пойми…

— Ладно… — Ворчливо согласился Эдвин, исчезая в глубине тёмной тесной, заваленной хламом прихожей. На ходу он обернулся.

— Кстати, господин депутат, у нас ещё канализация плохо работает, сделайте что-нибудь, пришлите кого надо…

Магдалена прикрыла дверь квартиры, оставшись на лестнице. Билл молчал.

— У тебя есть дети?

Он мотнул головой.

— Почему? Тебе грех не иметь их, ты так красив и богат, они были бы очень счастливы с тобой…

— Не думаю. Всё относительно. Есть, например, древняя философия, которая учит, что вообще вся жизнь человеческая — суть путь сквозь скорби к ещё большим скорбям. Люди живут, страдая, а потом умирают. И богатые тоже. И красивые. И чем они красивее и богаче, тем больнее и обиднее им умирать. Так что зачем намеренно обрекать кого-то, кто совершенно ничего тебе не сделал, никакого зла, на страдания? Относительно этой философии не иметь детей — это не грех, а подвиг.

— А всё-таки жалко, что у тебя их нет, — сказала Магдалена, — у них были бы удивительные глаза…

Определенно, у этой старой девочки была какая-то своя, непонятная Биллу философия. Ведь она не смотря ни на что продолжала верить, что счастье возможно… Возможно в принципе. Теоретически. Пусть и не для неё.

— Ну, а теперь уходи. — Магдалена потянула на себя дверь, — Пора. И…. знаешь, мне очень трудно на тебя смотреть. Я чувствую сразу какую-то безнадежность, какую-то… Не могу вспомнить слово… Какую-то… Напрасность… Всего.

— Тщету, — подсказал Билл.

— Ты такой чужой, ты всегда был чужой, даже когда я тебя целовала, ты был смешной и глупый, а всё равно чужой, и потому я тебе велела не приходить. Потому что больше всего на свете я хотела тогда, чтобы ты стал не чужой, но я знала почему-то, что это никак невозможно. И Эдвин нервный. Он бы себя убил… Точно убил. Ой, прости, я глупости говорю, наверное, и тебе это все не интересно…

Она умолкла и продолжала смотреть на него, стоя в дверях.

— А если просто, если на меня не смотреть, — спросил Билл, — безнадежность не чувствуется?

Магдалена отрицательно замотала головой.

Билл улыбнулся. Тонко, грустно.

— Ты как тот старик из тёмной избы. Есть такая притча. Жил старик в избе без окон, хорошо жил, привык в темноте жить, всё на ощупь различал и был всем доволен. Но однажды зашел к нему странник с фонарём. Тут старик и увидел, что изба его убога, что углы паутиной заросли, что стены закоптились… И не смог больше жить по-прежнему…

Билл говорил и чувствовал, что она уже не слышит его, точнее не совсем понимает. В её глазах появилось характерное напряжённо ищущее выражение. Она постоянно прислушивалась к тому, что происходит за обшарпанной дерматиновой дверью.

— Ой… — Магдалена как будто спохватилась и голосок её зазвучал встревоженно, — всё, совсем пора. Эдвин там с Тобаской, он устал, ему спину беречь надо. Прощай. Она собиралась уже закрыть дверь, но Билл успел сунуть ей визитную карточку.

— Возьми на всякий случай. Если понадобится моя помощь.

Билл повернулся и начал не торопясь спускаться по лестнице. Потом вдруг остановился и, взглянув на Магдалену через плечо, сказал:

— Я хотел жениться на тебе.

Это не имело уже никакого значения, жизни их ушли каждая по своей колее очень далеко от точки их случайного соприкосновения, это было как-то странно, глупо и, пожалуй, чересчур сентиментально, так сказать сейчас, но Билл зачем-то сказал. Именно так. Он всегда старался быть искренним. Мысль пришла ему в голову — он её озвучил… И продолжил спускаться.

Магдалена смотрела в идеально прямой шов на спинке его дорогого серебристо-серого пиджака и думала, что вот наконец-то ей удалось встретить по-настоящему счастливого человека. Такой богатенький красавчик, казалось ей, просто не может не быть счастливым, хотя она, в сущности, ничего не знала о Билле. Это у своих, ближних, всегда проблемы, все они на что-то постоянно жалуются, плачутся, каждый по-своему несчастлив, а далекие — это совсем другое дело… Всегда мнится, что у них всё лучше, и улыбки на фотографиях лучистее, и объятия горячее и даже вода в кране чище…

Во дворе Билл сел в машину и долго не трогался с места. Ему было больно. Большая вселенская боль снова погрузила свое ядовитое щупальце ему в затылок. И не отпускала. Биллу всегда бывало больно, когда он не мог помочь. А он никогда не мог помочь. Он просто чувствовал чужую боль как свою. И сейчас ему открылась новая, ещё более глубокая, чем всё, что он видел прежде, бездна страдания, страдания добровольного, и потому совершенно безвыходного; его невероятно разозлил этот Эдвин, который не может ни работать, ни в магазин ходить, ни говорить нормально — все ворчит да плачется — ничего не может, ей богу, моральный импотент какой-то, вцепился в хорошую бабу, как клещ, нервный он, не троньте его, а детей настругать сумел, вот уж кому-кому, а этому — точно грех… Биллу вдруг нестерпимо захотелось напиться.

Он доехал до центра, припарковал машину на платной стоянке неподалёку от Улицы Банков, и пешком отправился в паб «Глаза Бездны».

Примерно час спустя он вышел оттуда. Дул ветер с мелкими каплями дождя, и он застегнул пиджак. Спиртное согревало его изнутри, он бодро шагал в сторону автобусной остановки, старательно убеждая себя, что не так уж всё и плохо, в конечном итоге, ведь Магдалена сама выбрала эту жизнь, она привыкла, и, наверное, даже не особенно страдает, это ему, Биллу, со стороны такая жизнь кажется адом, и он бы сам так жить ни за что не стал… Но люди все разные. Утешение, было, конечно, слабое, Билл это понимал. Но больше ничего не мог придумать.

Автобус остановился. Билл давно не ездил общественным транспортом, и сейчас, после нескольких порций виски, это обыденное в общем-то действие переживалось им как необыкновенное приключение.

Он примостился на свободный краю сидения, предназначенного для двух человек. Все остальные места были заняты, и многие стояли, но именно это сидение никто не пожелал занять. Рядом с Биллом у окна сидел вонючий косматый старик, по всей видимости, обитатель Заброшенных Верфей, на коленях у него стояла засаленная матерчатая сумка в горошек, ручки которой он беспокойно сжимал желтыми узловатыми пальцами, а на голове у старика красовалась нелепая широкополая панама из соломы, найденная, скорее всего, на свалке.

Острый запах давно немытого тела распространялся от старика по всему салону.

Пассажиры автобуса порой посматривали на Билла: кто — удивлённо, а кто и с тенью осуждения.

«Интересно, — думал он, демонстративно глядя в окно, — что они все так лупятся, это оттого, что я пьяный, или потому, что я сюда сел? Я ведь ничего не нарушил… Имею право. Этот бездомный такой же человек, как и остальные!»

Свернув на Улицу Банков, автобус и проплыл сквозь известную на весь Город цифровую лазерную рекламу — цветные отблески пробежались по стеклам.

«Каждую минуту мы делаем кого-нибудь счастливым! Большой Империалистический Банк» — гласила крупная объемная надпись, которая в прямом смысле висела в воздухе над проезжей частью. Над надписью, эффектно сверкая, вращалась огромная трёхмерная монета.

Билл выдохнул в рукав, опасаясь обдать кого-нибудь густым духом спиртного. Ткань его безупречного пиджака соприкасалась с грубой лоснящейся от грязи джинсовой курткой сидящего рядом нищего старика.

«Чистоплюи. Лицемеры… Жалкие трусы, утешающие себя самообманом… Не вы ли по воскресеньям на благотворительных акциях в парках и дворцах культуры жертвуете деньги на благоустройство приютов для бездомных, говорите на микрофон о любви к ближним, о человечности, о всеобщем братстве? Оказывается, всем этим вы лишь время от времени подкармливаете свою жалкую буржуазную совесть — мы молодцы, мы пожертвовали, поставим галочку — а на деле вам даже сесть рядом со своими „братьями“ противно…»

Билл нетрезвым презрительным взглядом пробежался по лицам благополучных и деловитых пассажиров автобуса. В эту секунду все они его раздражали. Каждого из них он готов был взять за грудки, с отвращением встряхнуть, глядя в глаза припомнить несчастному все его грехи, большие и маленькие, и наконец наставить заблудшего на путь истинный красивым ударом в челюсть…

«Я совсем пьяный…» — подумал Билл грустно.

Внезапно между затянутыми в цветастые сарафаны телами двух тучных дам, держащихся за поручни и ошеломляющих окружающих видом своих дряблых подмышек, мелькнули пронзительно знакомые пальчики, те самые, с обгрызенными ногтями и облезлым ярко-красным лаком. Они отрывали кому-то билет.